14:27 Дерёвня «деревенщина», «село» и даже «колхоз» | |
 Почему так получилось, что «деревенщина», «село» и даже «колхоз» у нас стали словами ругательными, синонимами отсталости и недоразвитости, символом невежества и чего-то отжившего? И не только в России, надо заметить. А просто жизнь и работа в деревне и на селе — это каторжный труд. Труд, нужный для страны, для того же города, но имеющий статус какой-то крайней не-престижности. Это труд, который отнимает слишком много сил и времени, чтобы интересоваться чем-то другим. Например, в некоторых деревнях до сих пор родители не допускают детей к школьной учёбе, так как нуждаются в помощниках по работе в поле, при уборке и обработке урожая, по уходу за скотом. В советское время на поля страны гоняли и работников НИИ, и тех же школьников, и студентов. Месяц такой работы навсегда отпугивал их от сельской жизни, но героизма к её титаническому труду так и не прибавил. А сейчас жизнь в провинции и подавно всё чаще расценивается как наказание, как признак крайней неудачливости. Принято считать, что все провинциалы должны испытывать так называемые провинциальные комплексы, которые непременно проявляются на фоне НЕпровинции в виде разногласий с цивилизацией. Что испытывает не провинциал при столкновении с провинцией — культура как-то умалчивает. Наверно, не меньшие комплексы и разногласия, которые культура трактует уже как праведный гнев. Ещё почему- то принято считать, что в небольших населённых пунктах живут простые люди, а в большом городе — соответственно, сложные. Но тоже пока люди. Что же означает сложность и простота в представлениях того или иного человека? Кто-то простоту понимает как примитив, а кто-то говорит, что всё гениальное просто, в то время как сложное часто маскирует собой... пустоту. Ещё иногда говорят: будь проще. Но многие ведут себя не проще, а простецки, распущенно, даже разнуздано. Потому что они именно так понимают это «быть проще». В то же время принято считать, что именно горожане держатся проще и раскованней в различных ситуациях, тогда как жители провинции более зажаты и напряжены. Ещё в России есть такое понятие, как интеллигенция. Интеллигент — это особый сорт людей, имеющийся якобы только в России, так как в других странах никто не заморочен ими быть. В нашей же стране это такой человек, который постоянно носит в себе некую боль за свою страну, за ошибки власти и недоразвитость общества, с врождённым чувством стыда и совести. Сейчас таких считают почти больными, так как повсюду пестрят лозунги с призывами жить легко. Без комплексов, так сказать. Но интеллигенты всё же остались. И принято считать, что живут они только в городах, а в «дерёвне» их не может быть по определению. Даже если сельский житель и обладает всеми вышеперечисленными качествами, но не живёт в городе, не учился в университетах, то ему отказано в праве считаться интеллигентным и культурным человеком. Но всё это — на взгляд города, а взгляд «дерёвни» на положение вещей сегодня неизвестен, так как... им попросту никто не интересуется. Обитатель нашей неприветливой провинции в столице начинает чувствовать себя букашкой, попавшей в шкатулку с бриллиантами: в это море огней, где сверкает и переливается буквально всё! И это после мрачной России, где тусклое электричество работает с перебоями, а после десяти вечера местами его вообще отключают до утра, так как «нормальным людям после десяти электричество ни к чему». Житель провинции бывает зажатым как раз в городе, где так мало личного пространства и совершенно нет возможности остаться наедине с собой. Это в деревне можно рано утром идти по улице в полном одиночестве и слушать трели соловья, а в городе на улицах: люди, локти, колени. Всё это постоянно двигается, пихается, брыкается. В деревне прижавшиеся друг к другу мужчина и женщина — это интимные отношения, а в городе — вагон метро, эскалатор, толчея на улице, в магазине, в сберкассе. Провинциалы редко подходят на улице близко к собеседнику: незачем. В провинции можно через улицу друг с другом спокойно разговаривать. А в городе попробуй вот так через улицу спросить: «Как здоровье тёти Маши?» Не доорёшься сквозь рёв машин и гвалт толпы. Провинциалу в городе неуютно и тесно, его личное жизненное пространство здесь постоянно словно хочет расшириться, но его тут же обрубают: «Куды ты прёшь не в свой поток, кылхозник! Шаг вправо, шаг влево — стреляем без предупреждения, село!» Город с его точки зрения не растёт, а громоздится, что не одно и то же. Что это за рост: дома — нос к носу, жильцы чуть ли не на голове друг у друга сидят? Разве так растёт дерево? Оно расширяется, разветвляется вширь, в разные стороны. А тут словно бы специально карлика растят: накрыли его сверху ящиком, вот и вышел урод — вместо красивого и раскидистого дерева получился конгломерат из пожирающих друг друга ветвей-змей по форме этого ящика. Теснотища страшная! И это в такой-то бескрайней стране, как Россия! Где живёт этот странный и весьма немногочисленный (для такой-то территории) народ, который умудряется столько веков удерживать за собой эту махину, эту бескрайнюю страну!.. И тесный город среди этих просторов кажется безумием. Никто не понимает, зачем за его пределами так много совершенно безлюдного простора, а тут миллионы человек добровольно сбиваются в эти тесно переплетённые клубки улиц, тротуаров, коридоров? Дома переполнены жильцами всех видов, вплоть до крыс и тараканов, всем тесно, все начинают неприкрыто друг друга ненавидеть за этот противоестественный перекос необходимого любому живому существу личного пространства. Что сегодня известно о современной российской провинции, о русской деревне, о нашей периферии? Последний и самый заметный фильм о нашей провинции — «Маленькая Вера», как это ни покажется странным. События в нём разворачиваются в маленьком портовом городке где- то на окраине империи, тоже с какими-то огородиками, с отсутствием своих учебных заведений для молодёжи — главная героиня собирается ехать в другой город поступать то ли в техникум, то ли в ПТУ. Практически все советские граждане тот фильм смотрели, а если и не смотрели, то и без этого наизусть знают его сюжет. Фильм этот до сих пор значится, как «первая советская кинолента, где (более-менее откровенно) показан половой акт». И эта шумиха вокруг «первого советского полового» как-то тогда отвлекла от того факта, что в фильме показана именно российская провинциальная жизнь. Эта самая жизнь, на взгляд создателей фильма, жалка и убога, герои и того хуже: таких героев не то, что своими родственниками не захочешь видеть, но и в одном подъезде побрезгуешь с ними жить. Издёрганная и грубая мамаша-истеричка, увязшая в невыносимом быту по самые брови. Папаша-работяга, но беспросветный алкаш и дебошир. Дочка, девица облегченного поведения, размалёванная, глупая и шумная. Целей и стремлений у неё никаких нет, учиться и развиваться она не хочет и озабочена только тем, как бы под кого лечь. Сын-неврастеник, правда, уже не пьяница, как отец, хорошо образован, но зато циничен и жесток, так что начинает казаться, что лучше бы уж был пьяницей. Сын, кстати, уже москвич — сумел-таки вовремя удрапать в столицу, честь ему и хвала за это! — и якобы именно это обстоятельство и позволяет ему остаться более-менее человеком на фоне остального быдла. Людмила Зайцева, исполнительница роли матери, потом, много лет спустя, в одном интервью скажет, что создателям картины не хватило любви к своим героям. Не хватило любви, чтобы понять их, а не приговаривать безапелляционно к недочеловекам, которым уже никто и ничто не поможет. Это была, пожалуй, последняя советская картина о нашей провинции. И это был первый фильм, который показал, насколько творцы нашей современной культуры не понимают и где- то ненавидят и побаиваются Россию за пределами Садового Кольца. Словно бы москвичи куда-то от Москвы заплутали, отошли от неё на пару километров, увидели, какая там жизнь, испугались и бегом назад, в вотчину, экранизировать всё то, что они в этой неведомой стороне увидели. Словно предупреждение какое потомкам оставили: «Не ходите вы в эту Россию, не суйтесь вы в неё! Она ведь такая и есть, как в наших «кинах»: дикая, свирепая и тупая. Мы вот сунулись по глупости, да чуть и не сгинули там, в России-то этой, великой и ужасной!» И дело даже не в том, что некоторые критики трактовали этот фильм, как «вот что-де со всеми нами сделала советская система» — советскую систему тогда винили во всех бедах, — и не в том, что после Перестройки этих самых «маленьких вер» стало ещё больше, что обитали они не только на провинциальных танцульках, а было их полно в любом столичном бомонде, в каждом ночном клубе мегаполиса. Дело в том, что провинциалам тогда словно было отказано в праве считаться нормальными людьми. Потом были такие фильмы, как «Брат», «Брат-2» и прочие подражания этой теме. Там «дерёвня» как таковая не показана, но главный герой — провинциал, который тоже драпает в большой город. У этого сверх всякой меры героического героя всё та же придурковатая мама — это на взгляд создателей картины. А на взгляд рядовых зрителей, не принадлежащих к высокомерно рассуждающей о людях столичной богеме, — несчастная баба, одна вырастившая двух здоровенных лбов, которые совершенно к ней равнодушны, не собираются заботиться о ней в старости и относятся как к кухне, на которой всегда можно пожрать и уйти, даже не помыв за собой посуду. Постоянно напоминается, что он — герой, что он «на фронтах за страну кровь проливал», но сама страна при этом ему глубоко безразлична. Он не собирается её обустраивать, не задумывается даже, что с ней будет дальше. Было бы где переспать, поесть-попить, а остальное всё — туфта. Жить он может вообще где угодно и как угодно: хоть на кладбище, хоть в захламлённой каморке при музее — прямо-таки не человек, а мечта нашего отечественного ЖКХ! Он не то чтобы, как в 70-ые годы стали говорить, «к земле не привязан — он не привязан вообще ни к чему: ни к дому, ни к семье, ни к родному городу. И это отсутствие каких-либо привязанностей выдаётся за настоящую свободу первого героя-пофигиста. А пофигизм этот показан как норма. Ему всё «по фигу»: стрелять, убивать, служить, не служить, жить с одной женой, с другой, со своей, с чужой... Намек ясен: в новой России именно таким и должно быть — закрыться в себе, как клещ, ни на что не реагировать и ждать, когда появится случай впиться в чью-то жилу. Фильмы о таких крутых мальчиках просто смешат: какие-то крепыши весь фильм гоняются за какой-то школьницей, дочкой своего бывшего подельника, который банк грабанул, но с ними не поделился. И есть зритель, который думает: «О- о, крутые!» А я только вижу, как они смешны, ничтожны и слабы. В чём их «крутизна» заключается — не понятно. Если бы они свою улицу заасфальтировали или родную школу от-ремонтировали — это было бы на самом деле круто и по-мужски. Ещё в середине 60-ых годов был снят фильм «Председатель» с Михаилом Ульяновым в главной роли. В этом фильме главный герой тоже приходит в свою деревню после войны, он тоже изранен морально и искалечен физически, как и любой побывавший на фронте, но при этом не зациклен на своих ранах. Ему некогда: надо обустраивать такую же искорёженную и израненную «мирную» жизнь. Он понимает, что предстоящая титаническая работа будет ничем не легче войны — на селе ведь так до сих пор и говорят: битва за урожай, война за озимые, сражение с заморозками на полях. Он резок и груб, он орёт и конфликтует, наживает себе кучу врагов, но он — живой! Он не пассивный и равнодушный наблюдатель, отбежавший от этой ужасной жизни куда подальше и дающий оттуда свои оторванные от реальности советы, а всё чувствующий, переживающий за этот маленький клочок родной земли человечище. И вот этой кровоточащей за свой край живой душой он всем так и симпатичен до сих пор! И именно это сглаживает в нём все негативные черты, потому что он не бежит от непростой жизни, а ведёт себя как простой нормальный мужик, как, в общем-то, всегда и вела себя настоящая мужская природа: делает эту жизнь такой, чтобы в ней можно было жить, а не выживать, обустраивает её. Не за день и не за год, но всё же чахлое, почти полуживое село превращается в молодой и развивающийся посёлок. И вот парадокс: современная российская провинция нуждается именно в таком герое, которого играл Михаил Ульянов, а жизнь предлагает ей сегодня только таких вот «братьев»: равнодушных, безразличных, инфантильных суперменов словно бы без рода и племени. Сильных и местами даже мускулистых, но сила эта употребляется только на разрушение страны, своих соотечественников и самих себя. При этом они ведут совершенно неорганичные для своего уровня развития и образа жизни разговоры о какой-то правде, в которой «вся сила», и каждый уверен, что эта неуловимая правда находится именно на его стороне. Потому что правда для них — это то, что выгодно для конкретного героя в конкретный момент. И сила для них всё же заключается в кулаках, а не в какой-то там правде, которую никто из них так и не увидел. И каждый отстаивает эту свою конкретную правду-выгоду исключительно «силовыми методами», так что вернее было бы сказать, что не «сила в правде», а «правда в силе»: кто кому шею намылил, тот и прав — вот она, извечная формула удалой молодецкой «правды». В нашей современной рекламе эталоном «на-стоящего мужчины» выставляется то неумеренно потребляющий пиво крепыш с утонувшими в опухших скулах глупыми глазками, то мужик, вдруг срывающийся на борьбу за здоровье и начинающий так же неумеренно, как ещё недавно «квасил», лакать кисломолочные продукты с какими-то полезными бактериями или повышать свою потенцию для смутных целей. А России за пределами двух столиц нужен совсем другой тип героя. Но героя этого нет, и не предвидится. Это всё, что сегодня можно узнать о российской провинции с помощью нашего кинематографа. Конечно же, периферия не такая яркая и «продвинутая», чтобы о ней романы слагать или сериалы снимать, но на то есть ряд причин, и одна из главных: безучастное к ней отношение. Как со стороны её обитателей, так и тех, чьи предки сумели своевременно «удрапать» из неё. Есть ещё киношный лубок, который нельзя брать в расчёт, потому что лубок — это устоявшийся приём живописи, а не реальное отражение жизни. Киношный же лубок формирует такое мнение, что ничего страшного в состоянии современной провинции не наблюдается, зато веселья хоть отбавляй. Создатели этого лубка сразу дают понять: мы ТАМ не живём, никогда не жили и делать этого не собираемся, но кино о тамошней жизни делаем. Так и прут в последнее время какие-то глупые сериалы со стандартным набором лубочных персонажей: бородатые попы, пьяные гармонисты и глупые бабы при коромыслах и чуть ли ни в кокошниках и сарафанах. Таких героинь непременно зовут Фрося или Лукерья. Назови её хотя бы Ларисой — так это уже как нарушение некоего канона воспринимается: да не может же быть, чтобы в этой России были в ходу нормальные женские имена! Бабы эти — непременно редкостные дуры с вечно блаженным выражением лица, с большой душой (и такой же большой грудью, естественно), готовые пригреть на этой необъятной груди любого приблудного, чтобы только кого-то любить и хоть кого-то родить — мечта гулящего городского алиментщика или просто пугливого женофоба. И это в эпоху постоянного роста преступности в нашей стране, когда только обладатель троекратного сотрясения мозга додумается впускать в свой дом абы кого да ещё в постель его с собой класть. Намек ясен: у баб этих явно не все дома — дерёвня же, дикари-с! Актриса с пышными формами Ирина Пегова в одном интервью, сетуя на отсутствие интересных предложений в кино, так и сказала: «Кого со своей фигурой я могу играть в кино? Только деревенских девушек». То есть деревенские «девушки» по мнению наших современных делателей кино (из которых почему-то никто не является деревенским жителем) стройными ну никак быть не могут! Живёшь за МКА- Дом — изволь быть «в теле». Это в городе почти каждая — готовая фотомодель, а в «дерёвне»-то такого и быть не может! В «дерёвне» живут только коренасто-кряжистые колоды, бабы- бульдозеры. Их мышление и интересы не выходят дальше своего курятника, они визгливы и непременно обладают говорком в нарушение всех норм местных наречий. Видела тут какой-то наш сериал, где столичные актрисы, словно бы умытые хлоркой, играют баб «из рассейской глубинки» и почему-то старательно используют западно-украинский и даже чуть ли не цыганский акцент в речи. Старательно окают, хотя фильм снимается в той местности, где как раз не окают, а акают — знаменитое ельцинское «а шта!» помните? Содержание этих сериалов таково, что интересней его рассказать в виде коротенького анекдота, чем все 300-400 серий прилежно смотреть: «Если ты живешь в сибирской (уральской, архангельской или какой ещё другой) глубинке, то твои шансы встретить прекрасного принца равны нулю. Но вот буфетчице Фросе исключительно повезло: среди мрачных лесорубов и грубых старателей с прилипшим к гортани вопросом «Дед, внучка есть? Пусти на постой», появился-таки москвич — молодой учёный и по совместительству искатель приключений! И ещё он — сын столичного банкира!» И козе Муське с первой серии станет понятно, что он, естественно, безоглядно влюбится в нашу Фросю — не на лесоруба же Ермилыча ему западать! Не надо большого ума, чтобы прозорливо предсказать: скоро Фрося станет москвичкой. Иначе зачем было весь этот огород городить? Москвичи в этих фильмах выступают своеобразной группой риска: их активно атакуют провинциалы. Точнее, провинциалки. Любая их на себе так легко женит, так, шутя, очаровывает своим нелепым говором и размашистыми манерами, что даже странно делается, почему киношный житель столицы столь наивен, неосторожен и просто откровенно глуп! Этот лубок, должно быть, призван служить неким местом релаксации для среднестатистического москвича, который вдруг устанет в своём офисе сидеть и решит «оттянуться по полной» поближе к телу России-матери. По его мнению, ему тут всегда должны быть несказанно рады — тут, собственно, и живут-то только ради его редких визитов: чисто к крепостным крестьянам своим барин заехал. Так-то барин «на кфахтерах» в столицах живёт, а тут вдруг приспичило ему владения свои навестить. И его даже может возмутить, что к его приезду холопы не готовы, да и вообще мало кто тут его визиту рад. В городе, попробуй, войди в чей дом — и в парадную-то не пустят. И радоваться тебе там точно никто не обязан. А «дерёвня» в глазах горожанина — это нечто подобное безотказной бабе: «Пажалте, люди добры, кто желат»! Если в советское время что-то настойчиво бормотали о слиянии города и деревни, то теперь на смену ему пришло отдаление. Отдаление настолько катастрофическое, что многие российские горожане начинают считать, что наша деревня — это место... для пикника! Столичный менталитет настолько оторвался от России, что его даже можно в шок ввести посредством демонстрации жизни в провинции. Очень интересную реакцию можно наблюдать, когда некоторые наши современные (как правило, малоизвестные) режиссёры нет-нет, да и покажут Россию такой, «какая она есть». - Это какой-то нуар! — восклицают столичные критики, не веря, что в их стране может иметь место такая жизнь. Они и саму жизнь давно воспринимают, как киножанр Наталья Горская источник
| |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Номер:3822888